Coming out

[Riakon]

Фэндом: Detroit: Become Human
Рейтинг: NC-17
Жанры: Ангст, Драма, AU, Первый раз, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Нецензурная лексика, UST
Размер: 1-7|22
Статус: в процессе
Описание: - Слушай, - Гэвин тихо он обращается к соседке по парте, толкая колено девушки своим под партой и ловя удивлённый взгляд, - а этого как зовут?
- А, это Андерсон, - хмыкает девушка сбоку. - Коннор Андерсон. Местный умник, но добрый малый.
Посвящение: LukeLemon! Ты всегда вдохновляешь меня и это радует) Пожалуйста, не прекращай!)
Примечания автора: Человеческое AU - нет андроидов, Коул жив, Коннор сын Хэнка.

========== Часть 1 ==========

Новая школа — всегда отстой, хотя первый месяц более-менее терпимо, пока только идёт процесс притирки. Они переехали в обратно в Детройт спустя десять лет с тех пор, как отца выдернули в первую поездку и он забрал с собой всю семью, вместо того, чтобы сняться с места одному и дать им спокойно продолжить жить в любимом городе. Переехали из Вайоминга, и это была не самая приятная поездочка. Вот только с отцовской работой опять не поспоришь, хотя они и пробыли меньше полугода, и он только успел свыкнуться с тем, что там нет нормальной команды по баскетболу, как их кинули на новое место.

В школе на него смотрят как на дикого зверя, и Гэвин скалится, как и положено выходцам из диких лесов, обнажая длинноватые клыки и потирая пересекающий переносицу шрам от хоккейной клюшки, после получения которого его любимый вид спорта стал ему недоступен и под строжайшим запретом. Как, впрочем, и всё что ему может понравится немного больше, чем просто «ок» или «норм».

За спиной шушукаются девчонки, глядя на слишком взрослого и дикого старшеклассника, определённо обсуждая то ли его руки, с уже набитой против всех законов первой татуировкой в виде стилизованного кошачьего оскала, то ли разворот плеч, а может быть и ноги, на которых сказались многочасовые ежедневные тренировки в предыдущей школе. Гэвин знает — они перетирают его внешний вид так тщательно, что после этого его можно со словесного портрета нарисовать даже новичку, они ни о чём не забудут — ни о выступающих клыках, на которые одна из девушек откровенно таращится, ни индастриал, который он пробил не так давно, и который толком не успел зажить.

Парни смотрят недоверчиво, и Гэвин знает почему. Конкурент, вот о чём они думают, это, конечно, вообще ни для кого не тайна. Сильный, опасный, непредсказуемый и, что хуже прочего, незнакомый, поэтому время от времени он жмёт руки незнакомцам, не скрывая своего презрения от них. Иерархия ему опостылела за несколько лет в Техасе, где буквально всё строилось на том сильнее ты или слабее. И всё бы ничего, вот только смотреть на него как на врага не нужно — к девочкам он равнодушен, к мальчикам тоже. Спорт, музыка, драки — всё, что интересует Гэвина Рида, и любовные пристрастия в этот список ой как не входят. На них попросту не остаётся ни сил, ни времени, да и как он вообще может завести себе кого-то с его-то нравом?

Впрочем, характер это всего лишь очередная причина не думать о настоящей проблеме, из-за которой у него никого нет. Потому что, ладно, хорошо, все эти обжимания по углам школы ещё куда ни шло, поцелуи в парке или, там, на детской площадке, ладно, но вот что насчёт всего остального? Для большего нужно место, а кроме условно своей комнаты у него больше ничего и нет, так что деваться некуда.

От мысли что он может попробовать привести кого-то домой ему мгновенно становится мерзко и тошно, потому что реакция отца будет весьма предсказуемой. Как и в детстве, когда у Гэвина появлялась к чему-то особенная слабость. Порочная и недопустимая, которую нужно искоренить, чтобы не дай бог сын не вырос слюнтяем!

Шрамы на спине отзываются тянущей болью, но Гэвин только поводит плечами, продираясь сквозь человеческий поток, который делится на правостороннее и левостороннее движение, часть которого сносит в столовую, а вторая к дверям ведущим во внутренний дворик.

— Эй, Рид, — окрикивает его высокий смуглый парень в спортивной форме и он оборачивается, придерживая свой рюкзак, болтающийся на одной лямке на плече.

— Чего тебе? — лениво тянет Гэвин, произнося слова достаточно громко, чтобы они не затерялись в человеческом гомоне и поднимая одну бровь.

— У нас тренировка по баскетболу после уроков, — бросает тот, выглядя так, словно делает ему потрясающее одолжение, и внутри просыпается зуд, который можно утолить только колошматя человека руками или ногами.

— Приходи, — миролюбивее, чем угрожающе-нахмуренный выскочка, говорит стоящий по правую руку смотрящийся миниатюрным Саймон, с которым они в одном классе по биологии.

— Ладно, — пожимает плечами Гэвин. Баскетбол — это не хоккей, так что наплевать, если отец узнает и решит наложить своё вето на хобби. Совсем не то что Гэвин действительно готов отстаивать руками, ногами и кулаками. — Делать всё равно нечего.

— Договорились, — серьёзно кивает Манфред, чью фамилию он вспоминает с запозданием, и уходит чинно, словно его приглашение на тренировку только что не прозвучало так, будто он хочет если не вломить Гэвину, то хотя бы попытаться.

«А жаль», — думает Гэвин, глядя им вслед, — «подраться с ним я был бы не против. Выглядит он как достойный противник.»

Людей за спиной становится неожиданно меньше, и даже не приходится проталкиваться среди чужих портфелей и сумок, чтобы добраться до своего пункта назначения, который ему ещё предстоит отыскать. Гэвин и не смотрит куда идёт, когда оборачивается в поисках класса, близоруко щурясь, и случайно сбивает кого-то с ног своим рюкзаком, пребывая в твёрдой уверенности, что коридор теперь достаточно безлюден, чтобы не париться за такую фигню.

— Хэй, чувак, — начинает он извиняющимся тоном, видя, что ударил какого-то парня, выбив у того из рук учебники, и присаживаясь на корточки и помогая их собрать.

Даже при всей нечёткости его дальнозоркости, становится очевидным, что тот, кого он сбил вообще не похож на всех прочих учащихся данной школы. Он, в отличие от всех в школе, одет в белоснежную рубашку с галстуком и брюки, у него на переносице красуются очки, которые парень аккуратно снимает, прежде чем поднять на него глаза.

Блять.

Это единственное, о чём Гэвин может думать, разглядывая нечёткие, но невероятно притягательные до черноты тёмные карие глаза, рассматривая привлекательные темные пятнышки на светлой коже, которые ему хочется потрогать пальцами и приоткрытые губы, от вида которых горячеет внизу живота, а собственные начинают предвкушающе ныть, когда парень посылает ему полуулыбку, протягивая ему простые, в самой дешёвой оправе очки:

— Я не уверен, но, кажется, вам это нужнее.

Внутри всё вспыхивает, окрашиваясь вначале в ярко алый, следом в тёмно-синий, перемешиваясь с искрами гнева, отторжения, обиды и даже унижения, что Гэвин впервые чувствует себя так, словно он бомба замедленного действия, которую только что сняли с таймера и она вот-вот рванёт.

— Да, тебе-то уже ничего не поможет, очкарик, — фыркает он, быстрым движением пихая в ладони парня перед ним уже собранные учебники и чувствуя, как от одного прикосновения у него начинает гореть кожа.

И он хочет ещё. Внезапно, сильно, ударяя в под дых сладостью предвосхищения. Ещё раз.

Нехорошо.

Нельзя.

— В другой раз смотри куда идёшь, а то ещё можешь случайно упасть лицом на мой кулак, а потом мне скажут, что я тебя избил, — фыркает Гэвин и поднимается, отряхивая руки будто коснулся чего-то неприятного, а вовсе не из-за того, что от случайного прикосновения кожа на тыльных сторонах ладоней полыхает.

Растерянный, удивлённый и озадаченный взгляд становится ему ответом, и даже в этих нечётких глазах столько чувства, что Гэвин отворачивается.

О том, как этот ублюдок заметил, что он забыл надеть линзы он даже думать не хочет. А о том, что бы значило такое электричество, что шибануло его при виде симпатичного, но, в целом, обычного паренька думать нельзя, потому что он догадывается — всё это кончится стрёмно.

Особенно, если хоть одна живая душа узнает об этом.

========== Часть 2 ==========

До класса химии он добирается без особых проблем, и, едва заглянув, замирает на секунду, видя отутюженную белую рубашку и аккуратный тонкий галстук с обычным «Виндзором» в качестве узла.

И, возможно, стоит и правда задаться вопросом почему именно его Гэвин видит самым первым в классе, но вместо этого он только чуть хамовато спрашивает:

— Углублённая химия тут?

— А ты новенький, — радостно замечает со спины лаборант, заставляя обернуться с кивком. В отличие от того саркастичного ублюдка, которого он видел хорошо, лицо лаборанта несколько плывёт перед глазами, и его дальнозоркость сейчас нихуя не в плюс. Сконцентрироваться на том, что мужчина средних лет с аккуратно подбритой щетиной и забранными в хвостик на затылке волосами выглядит несколько старше, чем студент получается не сразу, но всё-таки Гэвину это удаётся, и, быстро отыскав в памяти нужное имя он спрашивает:

— Мистер Камски?

— Верно, — достаточно дружелюбно кивает тот, и чуть щурится. — А вы мистер Рид, верно? Три года в продвинутом классе с впечатляющим средним баллом.

— Что-то вроде, — пожимает плечами Гэвин, рассматривая человека перед ним, вставая вполоборота и рассматривая обустройства класса, но пока он разглядывает оборудование, его глаз цепляется за чистую, белую рубашку и оторвать его уже просто невозможно. Однако, он находит в себе силы отметить особенность этого класса перед остальными кабинетами для занятий химией, что у него были прежде — А я смотрю, у вас выделяют деньги на оборудование, а?

— Ну, никто не хочет получить нового Уолтера Уайта, — хмыкает учитель, но его улыбки Гэвин не видит — он смотрит на того мудилу, который предложил ему очки перед всеми, и на то, как тот мило болтает с девушкой потрясающей внешности рядом. — Сегодня у нас лабораторная, так что тебе удастся опробовать местное оборудование в действии.

— Серьёзно? — Гэв приободряется, и, даже расправляет плечи. В лабораторных ему нет равных — он почти интуитивно чувствует исход каждой реакции, пускай и не всегда может толком объяснить почему она пошла тем, а не иным путём.

В груди скребёт желание показать этому правильному упырю, что тот вообще зря решил, что ему нужна помощь. Но, под разочарованным взглядом Гэвина место рядом с ним занимает та самая девчонка, с которой они говорили на перемене.

«Стопудово они встречаются» — в голове проносится со странной злостью мысль, едва задевая, и не сразу ловит себя на этом.

Встречаются? С каких, блять, пор его это вообще волнует?! Он что, малолетка которой только бы языками почесать обсудив кого-нибудь? Нет уж, в жопу это дерьмо, он не собирается расспрашивать всех и каждого ни об этом идиоте, ни о его социальном статусе — нихрена. И если он что-нибудь узнает то это только случайность и ничего более.

Парень растекается в мягкой улыбке, и Гэвин ловит себя на том, что хочет ударить его по лицу. Кулаком, а не раскрытой ладонью. Он хочет стереть эту улыбку с губ так, чтобы она перестала быть такой беззащитной, пропиталась болью, страхом или отчаянием, а карие глаза посмотрели прямо на него. Чтобы этот уебан не отводил взгляда и видел какие они разные.

«Бить людей — плохо», — напоминает себя Гэвин, встряхиваясь под вопросом учителя всё ли у него в порядке.

— В полном, — отвечает он с ухмылкой, и проходит в глубину класса, там, где одна из учениц, безусловно миленькая, стоит совсем одна и её стол совершенно удачно располагается рядом со столом за которым сидит этот засранец с абсолютно каменным лицом. Оно просто преображается, стоит ему только улыбнуться, и внутри от этой улыбки всё напрягается и теплеет, заодно скручивая комок нервов в животе болезненным чувством.

К своему месту его пропускают без проблем, и Гэвин падает на стул, знакомясь с девушкой — Тиной — и думая о своём.

Химия даётся ему легко. Гэвин и сам не знает почему трудный для большинства предмет вызывает у него радость от понимания, когда из сложной цепи удаётся вычленить конечный элемент, хотя, связывать свою дальнейшую жизнь с этим он не собирается. Проще всего, конечно, сделать вид, что его голова напрочь отбита мячом и уповать на спортивную стипендию. И всё-таки когда записывался на дополнительные по химии, то знал что даже если это у него отнимут — не страшно.

Не страшно, как когда запретили играть в хоккей, не страшно, как когда заставили выпустить обратно взятого с улицы котёнка, не страшно, как когда вынудили подарить собственного плюшевого медведя соседскому мальчику при переезде, потому что «зачем везти его с собой».

Не страшно и то, что в паре с обормотом с привлекательной россыпью родинок на щеке и тёмными глазами он не оказывается, хотя и неприятно. За столько времени Гэвин привык расставаться с тем, что ему бы хотелось, пускай и желание блеснуть своими знаниями именно перед ним, показать как он крут и насколько ничтожен саркастичный мелкий засранец неприятно давит изнутри.

С учётом того, что они в одном классе по химии это ему ещё удастся, без сомнений. И нужно будет хорошенько ею заняться, чтобы точно не оказаться хуже этого задрота, который наверняка отличник по всем предметам и все дела.

Есть только одна проблема — он крайне невнимателен и рассеян на этом конкретном уроке, снова и снова отвлекаясь на совершенного спокойного парня, сидящего справа, потому что невозможно оторвать взгляда от россыпи родинок на светлой коже щеки, сколько бы Гэвин себя ни одёргивал. Тот, словно примагниченный возвращается к нему, и приходится сесть в пол оборота, чтобы только не таращиться.

— Слушай, — тихо он обращается к соседке по парте, толкая колено девушки своим под партой и ловя удивлённый взгляд, — а этого как зовут?

Подбородок выписывает направление, чтобы ему не пришлось тыкать пальцем, привлекая ненужное внимание к его интересу этим парнем.

— А, это Андерсон, — хмыкает девушка сбоку. Тина, кажется её зовут Тина, припоминает он, и бросает быстрый, незаметный взгляд на дневник в цветочек, по расплывчатым контурам букв убеждаясь, что помнит её имя верно. — Коннор Андерсон. Местный умник, но добрый малый.

«Добрый?» — хочется переспросить Гэвину, но он молчит. Жалко, что всё такое нечёткое вблизи из-за забытых сегодня в спешке линз. Может быть и стоило принять чужое унизительное подношение, но Гэвин спокойно полагает, что очень даже перебьётся и без этого до конца дня. Всё-таки он сидит достаточно далеко от доски, чтобы хорошо её видеть, а то что ближние ряды букв плывут перед глазами это не страшно. Вон, Андерсона он видит прекрасно, и этого достаточно.

— Ну, может и так, — хмыкает Гэвин, качая головой, снова возвращаясь к учителю и его объяснением и думая о диком, странном желании протянуть руку и коснуться края белоснежного рукава, слушающего внимательно Коннора.

Вместо этого он не удерживается и пинает его стул прямо под партой, заставляя парня вскинуть на него карие глаза в немом вопросе.

— Прости, ноги длинные, — говорит Гэвин с ухмылкой, но, в ответ вместо негодования получает вопросительный взгляд и короткий, понимающий кивок.

— Ничего, — спокойный тон раздражает и Гэвин шикает тихо-тихо, что слышит его только Тина, с прищуром глядя на него и чуть качая головой. Того, как она одними губами шепчет «мальчишки», пока внимание целиком занято только и исключительно другим соседом по парте, не слышит никто.

Коннор, кстати, отодвигается, словно нарочно, чтобы Гэвин его не задевал.Это распаляет ещё больше, но выдав теорию они переходят к практике, и ему всё-таки приходится отвлечься. Лишь только после того, как пары заканчиваются у него находится время хорошенько обдумать странное желание прикоснуться к тому, кто его так бесит.

Бесит самим фактом своего существования. Такого с ним раньше не было, и мысли заходят в тупик.

Ну и к чёрту их.

«Завтра нужно будет выцепить снова этого очкарика и хорошенько встряхнуть за грудки», — думает Гэвин, уверенно шагая на поле и осматриваясь на всякий — вдруг ему удастся снова его увидеть?

Но до самой тренировки, куда его приглашал высокий парень там, в коридоре он так и не пересекается больше с Коннором и чувствует себя разочарованным. Словно ему кто-то пообещал подарок, но так и не преподнёс.

«Плевать», — думает зло Гэвин, когда бросает рюкзак на одну из скамеек, и пытаясь задавить жар внутри. Этот болван просто не достоин внимания, даже со своими уебанскими карими глазами и крохотными родинками на щеках, от которых он не мог сегодня оторвать взгляд в кабинете химии.

«Интересно, а под одеждой их так же много?»

Эта мысль, словно из ниоткуда появившийся заряд, разрывающийся у него в голове яркой вспышкой откровенной фантазии — ослабленный галстук Коннора болтается на шее под расстёгнутой рубашкой, и он сам вылизывает его шею медленными мазками, словно пытаясь собрать все пятнышки языком.

«А это ещё откуда?» — ошалело думает Гэвин, даже останавливаясь посреди поля, и переставая разминаться.

— Рид! — раздаётся сзади и Гэвин оборачивается, глядя на мрачного капитана с небольшим разочарованием. В этой школе что, все выше его?! Даже Коннор и тот на пару сантиметров обгоняет в росте! — Готов к пробам?

— Да, — хмыкает он, принимая брошенный мяч одной рукой и слышит негромкие переговаривания девушек, занявших места на трибуне болельщиков и посылает его в корзину, забивая с середины поля почти не целясь.

К чёрту Коннора. К чёрту переживания. И визжащих девиц туда же.

========== Часть 3 ==========

Ночью Гэвин спит плохо. Он много ворочается со стороны на сторону, постоянно пытается найти как бы устроиться поудобнее, пока в голове жужжат неприятно мысли о кареглазом уебане, который с таким равнодушием посмотрел на него, когда он пнул его стул, что внутри всё просто ощерилось вызовом.

«Этого недостаточно», — полагает каждая отдельно взятая часть, и не имеет значения, что Гэвин находит подобное поведение неразумным.

В конце концов, это была всего лишь одна жалкая подколка, и превращаться в одного из тех ублюдков, которые делают жизни аутсайдеров невыносимыми ему совсем не хочется. Вот только выбора у него особо то и нет — это Гэвин осознаёт потому, что за ночь так и не сомкнул глаз, пытаясь найти способ игнорировать слишком правильного, слишком чистенького парня, которого так и хочется испачкать.

Желательно сделать это собой — сравнением, контактами, руками.

Ему бы обходить того десятой дорогой, но внутри словно бешеный зверь, который протестует от подобного обращения.

«Показать что мы равны, убедить, что мы на одной ступени, дотянуться, даже принизить», — всё это крутится у него в голове на постоянном повторе, и, скрепя сердце, Гэвин соглашается.

Если выбирать между целостностью левого чувака и собственным ментальным здоровьем, он, конечно же, предпочтёт себя.Тем более, что совместных пар у них раз, два и обчёлся, так что можно особенно то и не переживать о том, что он успеет за это время по-настоящему превратить чужую жизнь в ад.

Из-за бессонной ночи все реакции притуплены, а голова словно в тумане, и выпитый дома кофе вообще не спасает. Зато спасает радостный гомон девиц, которые вчера присутствовали на тренировке.

В первые десять минут общения с ними невыспавшемуся Гэвину кажется, что они все на одно лицо, словно они клонированные копии друг друга. Он и обращается с ними соответствующе, будто они не четыре разные девушки, а всего одна, но слишком быстро мельтешащая перед его глазами.

— А сегодня ты придёшь на тренировку? — спрашивает какая-то из них, и Гэвин думает, что если он ещё и на тренировку пойдёт, то ему точно придёт хана.

— Вполне возможно, красавица, — белозубо улыбается он случайной, ловя всеобщий восхищённый вздох. В этом есть прелесть того, чтобы быть популярным — не так уж и важно кому именно ты отвесишь комплимент или улыбнёшься, если все примут это на свой счёт

Дамы сопровождают его с утра и весь день, не давая потеряться в коридорах новой школы, и каждая из них каким-то невероятным образом оказывается с ним то в одном классе, то в другом, и все они кучкуются снова, когда подходит время обеда.

Шума от их компании исходит много, но он является достаточно сильным раздражителем, чтобы откровенно задремавший на английской литературе Гэвин проснулся и даже сумел собрать мысли в кучу, занимая себя разговорами.

«Нужен кофе», — проносится в голове немаловажная мысль и Гэвин, хорошенькое её обдумав, соглашается. Кофе ему действительно нужен, особенно крепкий и без сахара, так, чтобы бодрил или кофеином или своим дрянным вкусом, что вернее.

Внимание полностью рассеивается на девушках, когда они заходят в столовую, но это лишь до тех пор, пока он не примечает белоснежную рубашку. Внутри всё напрягается, сознание концентрируется мгновенно, и будь Гэвин псом он сделал бы стойку, настороженно пошевелили ушами и даже оскалил клыки.

Последнее, впрочем, он и без того делает, когда их взгляды пересекаются, и по всей спине от затылка до копчика от вида беззащитного выражения лица протекает горячая волна, а всё тело напрягается. Как Андерсон умудряется сочетать в себе равнодушие и уязвимость — загадка посложнее настоящей личности Уильяма Шекспира.

— А, это ты, четырёхглазый, — фыркает Гэвин раскатисто, привлекая к себе внимание «умника» однозначно, чтобы тот не посмел отвернуться от него при всех.

Девушки замолкают, переглядываясь так незаметно, что даже слепой бы увидел — они ждут развития событий. Предвосхищают дальнейшие сплетни, и, наверное, даже планируют то, как и каким знакомым они в красках распишут всё, что происходило здесь, не в силах удержаться от соблазна дополнить всё особо сочными красками. Прекрасные свидетельницы провала Коннора Андерсона — вот как их называет сейчас про себя Гэвин.

— Меня зовут Коннор, — после небольшой заминки сообщает ему Андерсон максимально спокойно, когда Гэвин сбрасывает руку с плеча одной из поклонниц и делает шаг к нему, а следом ещё один. Он подбирается, словно зверь перед добычей. Словно вот-вот вцепится ему в руку зубами, сожмёт их посильнее, чтобы потекла кровь.

Внутри всё поёт от возможности увидеть блядского умника, говорить с ним, показать насколько Гэвин Рид хорош. Словно возможность ткнуть в то, что они стоят на одной ступени, пускай даже и разных лестниц, чтобы только этот уебан и думать не смел смотреть на него с той отвратительной снисходительностью, которая досталась ему в прошлый раз. Мелочное чувство заставляет пристально осмотреть юношу перед ним и фыркнуть презрительно:

— Да, я слышал ты редкий умник, — последнее слово он выделяет презрительной интонацией под оживлённое хихиканье девиц, окружающих его. Сейчас особенно остро хочется, чтобы они заткнулись, потому что он не хочет пропустить ни звука, который издаст Андерсон.

Тот молчит, не говорит ни слова, словно разучился понимать английский. Отсутствие ответной реакции раздражает ещё больше, нагнетая и без того опасный момент. Желание кинуться довлеет, но Гэвин сдерживается — потасовка в кафетерии не нужна никому из них. Да и размазать кулаки о чужую физиономию пока совсем не то, чего он действительно хочет.

«Чего же ты молчишь?!» — внутренне воет Гэвин, и снова осматривает парня очень внимательно. Все внутренности сжимаются от гнева и нетерпения, от мучительного ожидания, которое разрывается в голове словно бомба. Перед глазами всё немного плывёт, пускай он сегодня и в линзах, но его шатает от недосыпа, и, до того, как он успевает сообразить, с губ срывается повелительное:

— Сделай мне кофе, задрот.

Гэвин и сам не уверен в том, что вообще сказал это, пока не слышит ах со стороны их новой группы поддержки. Да, сказал, точно. Не только у себя в голове, а значит, можно попробовать хотя бы так заставить этого долбанного механического человека выдать ему эмоции, вызвать на открытое противостояние.

«Он пошлёт меня нахер», — твёрдая, несокрушимая, казалось, уверенность подламывается, когда сморгнув, оппонент делает шаг к кофемашине.

За его ловкими руками с неожиданно красивыми пальцами Гэвин следит не отводя взгляда и сложив руки на груди, чтобы в случае, если кофе выплеснуть ему в лицо, успеть спасти глаза. Он запоминает каждый взмах, чувствуя как внутри передёргивает от отвращения, но не отворачиваясь, продолжает ухмыляться.

Шёпот девиц за спиной становится почти оглушительным и Гэвин готов повернуться и рявкнуть на них, потому что они настолько «тихие», что он едва ли услышит обращённые в его адрес проклятия со стороны Коннора Андерсона. А просить повторить того, кого ты только что оскорбил унизительнее некуда. Хотя в том, что Коннор повторит сомневаться не приходится.

Вот только тот берёт пластиковый стаканчик спокойно, словно там не налит кипяток, но до того, как Гэвин успевает открыть рот, чтобы наорать на идиота, ловкие пальцы цепляют салфетку, и предлагают напиток ему, обернув край так, словно Андерсон всю жизнь работал бариста.

— Твой кофе готов, — Коннор протягивает руку и смотрит на него выжидательно.

Сердце делает тяжёлый «бух» в грудине, заставляя истекать ненавистью всё его существо, и Гэвин угрожающе поднимает верхнюю губу, бросая сердито:

— Не смей попадаться мне на глаза, очкарик, иначе ты горько об этом пожалеешь.

Он хочет оттолкнуть протянутую к нему руку, но от неловкого движения крышка с кофейного стаканчика слетает, и всё его содержимое оказывается выплеснутым на собственную конечность. Мгновенная карма за то, что он не может сдержаться и не быть таким ублюдочным говнюком с человеком, который, по сути, ему ничего плохого не сделал.

Боль доходит до мозга с ужасающим пингом, и Гэвин не успевает толком её осознать или предпринять хоть что-нибудь. Только вскрикивает сдавленно от растекающегося по коже ожога, а уже спустя мгновение чувствует скользящую салфетку, собирающую остатки кофе и неожиданно сильную хватку Андерсона на своём запястье, который тащит его к умывальникам, и засовывает покрасневшую конечность под приятно-ледяные струи воды.

От такой снисходительной заботы сердцу становится больно, и, чтобы спасти остатки гордости и самоуважения, всё, что остаётся, это толкнуть со всей силы парня, который посчитал, что он сам не в состоянии справиться с этой проблемой и зарычать на него, чувствуя, как от ненависти горят уши:

— Проваливай, умник. Я и без тебя справлюсь!

Тот смотрит решительно и прямо всего несколько секунд, словно пытаясь найти в лице Гэвина ответ на какой-то свой вопрос, а не обнаружив его с тем же раздражающим равнодушием отворачивается, и спокойно шагает обратно к очереди.

Девушки, не скрывая беспокойства, обступают со всех сторон, помогают найти медпункт и отвлекают от боли как могут, но мысли Гэвина всё равно сейчас не с ними.

Почему? Почему этот дебил так сильно бесит его?

========== Часть 4 ==========

В каждой новой школе девушки облепляют Гэвина так, словно он манит их одним фактом своего существования, потому что он не делает для этого ровным счётом ничего. По той же причине время от времени парни спрашивают у него как ему это удаётся, и секрет Гэвина прост — ему насрать.

Со временем он научился извлекать выгоду из этого пищащего-галдящего столпотворения, и знает — им нужно поулыбаться, пошутить и пригласить поддержать их команду на соревнованиях, и, вуаля — у них есть преданные болельщицы, полные энтузиазма и желания привлечь к играм как можно больше людей.

Обычно общение с противоположным полом вообще не вызывает никаких затруднений, и в прошлый раз всё было, как всегда, пока в столовой он не пересёкся с Андерсоном.

Обожжённая, но обработанная рука уже и не болит вовсе, но он всё ещё потирает предплечье и останавливается кончиками пальцев на запястье, воскрешая в памяти удивительно крепкую хватку.

«Этот идиот сварил мне кофе», — эта мысль зависает между буйным восторгом чужим подчинением и жгучей яростью, от того что ему не дали отпор.

«Этот идиот сварил мне кофе, а я им облился как последний лузер», — голову обжигает смущением и Гэвин закрывает лицо руками, стараясь понять какого хрена его так бесит этот очкарик.

Да, он предложил ему очки, но, чёрт побери, Гэвину предлагали вещи определённо похуже в прошлой школе, до того, как удалось отстоять своё право на «место под солнцем», и он всегда был куда спокойнее, чем сейчас! Так почему же теперь он чувствует себя как собачка на привязи, автоматически пытаясь найти отглаженную классическую рубашку в толпе или убранные назад волосы?

Подобное сравнение приводит его в бессильную ярость и оказывает изнутри презрением к себе.

«Идиот сделал мне кофе, я им облился, а он помог мне», — в третий раз мысль не звучит ни на гран приятнее — теперь к восторгу, ярости и презрению примешивается стыд. Ему никак не взять себя в руки после инцидента, и он ловит себя на том, что вообще не слушает тренера, пытаясь выбросить этого очкарика из головы.

Вот только ему всё не даёт покоя нечеловеческое спокойствие, тотальное равнодушие с которым тот смотрел на него. Он словно робот, словно машина — даже когда Гэвин обжёгся, если лицо не приняло удовлетворённого выражения в духе «сам виноват», а осталось таким же уёбищно-непроницаемым.

Разве что взгляд изменился на сочувствующий.

И кому? Тому, кто беззастенчиво задирал его меньше пяти минут назад?! Никакого удовольствия от того, что вселенная наказала его противника. Никакого наслаждения тому, что с Гэвина Рида сбили спесь, и теперь у него есть как минимум на одну причину больше три раза подумать прежде, чем открывать свой рот. Чёрт, ладно бы тот злорадствовал, но ведь он кинулся на помощь!

«Да он вообще человек?!» — неистовствует Гэвин внутри себя, — «как долбанный андроид! Ни одной нормальной реакции!»

Воображение мгновенно дорисовывает ко взгляду волнение, и выражение лица делает таким искренним, что ему внезапно хочется пойти и побиться головой о стенку, чтобы вытряхнуть получившийся слишком ярким образ из головы и взять под контроль горячее пламя ярости, которое гневом заливает его внутренности в животе.

— Пошёл ты к чёрту, Коннор Андерсон, — бормочет Гэвин, утыкаясь носом в сгиб локтя и почти ложась на парту, таращась во внутренний дворик школы, который пересекает знакомая походка.

Этому куску отстоя даже делать ничего не надо, чтобы Гэвин его узнал — достаточно просто попасться на глаза, а там уже воображение чётче прорисовывает идеально выглаженную рубашку и строгие брюки, тонкие пальцы, сжимающие край учебников, и отвратительную оправу дешёвых очков.

Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, потому что Гэвин хочет взять и хорошенько потрясти за грудки этого идиота. Так сильно, что все его мышцы на руках напрягаются в предчувствии тяжёлой работы, вот только он на паре биологии, а у Андерсона определённо не этот урок. Пропуск, скорее всего, раз их отличник шатается по школе, словно неприкаянный.

«Блять», — думает Гэвин, отворачиваясь и натыкаясь на сочувственный взгляд Тины, — «она видела?»

Та придвигает ему тетрадь с лекцией, и становится очевидно — конечно, видела. Но как же хорошо, что подруга ничего не говорит по поводу того, что ему так сильно хочется вмазать этому проклятому умнику…

Когда он выдвигается домой его приотпускает, и он даже умудряется убедить себя в том, что вообще не выискивает белую рубашку в толпе, что уносит его воображение подальше, за пределы школьных ворот, на парковку. И не ищет машину, на которой может приезжать Андерсон тоже — вот ещё, словно тот был бы ему интересен. Нет уж, никакого внимания к этому невозмутимому ублюдку — он просто хочет поскорее домой, только и всего, ясно?

Уроки Гэвин делает с особым усердием, слишком много внимания уделяя предмету мистера Камски.

«Мне просто нравится химия», — фыркает он в ответ на колкость внутреннего мудака, который замечает, что он хочет утереть нос задаваке и выскочке.

И будильник он ставит на пораньше, чтобы прийти в школу до того, как туда явится этот вымораживающий его очкарик, просто потому что не хочет с ним пересечься, да только всё получается иначе.

— Смотри, куда прёшь! — рычит он наконец-то приподнимая задевшего его дверцей автомобиля Андерсона за грудки и сминая белую ткань как самый настоящий варвар.

— Вы ведь сами видели, что я выхожу, — спокойно парирует тот, слишком пристально глядя ему в глаза, словно бросая вызов.

«Да я тебя одним пальцем раскатаю», — злится Гэвин, быстрым взглядом отыскивая куда можно бросить парня. Правда, для этого придётся его отпустить, а разжать пальцы, сжимающие белоснежную рубашку задача неразрешимая.

Вокруг них опять толпа народа, и он шипит от пристального внимания. Не к себе — за столько лет легко привыкнуть, что даже расстарайся он изо всех сил, а он будет привлекать к себе внимания. Особенно сейчас — с индастриалом, татуировкой, и отрастающей долбанной щетиной, от которой приходится избавляться каждую пару дней и это особо-то и не помогает.

Чужое внимание к Андерсону — вот что по-настоящему бесит.

Жажда решить проблему с этим головастым ушлёпком один на один сводит его с ума, но просто не может устоять, когда его так сладко срывает, и стряхивает со своих рук, словно пылинку, и морщится.

— Тебя даже трогать мерзко, — фыркает он, скривившись и перехватывает чуть удивлённый взгляд карих глаз снизу вверх.

Внутри всё заходится огнём, и ему хочется смять, ударить, разрушить человека, поднимающегося с колен и отряхивающего пыль с брюк. Поднять его самому и, неожиданным порывом сжать в руках так, чтобы у того кости затрещали.

— Я буду внимательнее, — соглашается Андерсон и Гэвину хочется взвыть, зарычать, кинуться снова, хватая того за грудки и встряхивая несколько раз так, чтобы мозги встали на место.

Господи, да что же за ублюдок то, а?! Неужели нельзя нормально дать ему в морду и затеять драку, но не принимать любое говно, что он только скажет?!

Фыркает Гэвин по привычке, сутулясь и засовывая руки в карманы прежде, чем и правда снова решит потрясти «сломанного» Андерсона и починить так, как чинят старый ламповый телевизор простые пользователи.

Хорошо, что Гэвин сматывается с парковки, вроде как, чтобы успеть в класс вовремя, а не за тем, чтобы хоть немного постараться взять себя в руки в этом адовом учебном заведении, где ему предстоит париться пока отца снова не дёрнут в новый штат.

И, как бы ни хотелось, едва ли на это можно действительно рассчитывать.

Похоже, это будет самый долгий год в его жизни.

========== Часть 5 ==========

Приглядывать за Коннором становится чем-то вроде развлечения. Не то, чтобы Гэвин ловил от этого настоящий кайф, но если уж он и так не может удержаться и не смотреть, то почему хотя бы не получать от этого пользу?

Он называет это «наблюдением за идиотом», чтобы наверняка припомнить Андерсону любые его проёбы, которые он только сможет увидеть, и сделать их достоянием общественности, снабдив толковой порцией сарказма, шуток и сравнений. Всё что угодно, лишь бы увидеть, как обычно, безэмоциональное лицо искажается чувством, а тёмные глаза станут обращены только к нему, пускай и преисполненные ненавистью.

На второй — или третьей? — неделе наблюдений становится очевидным то, насколько Коннор неуклюж. Этот умник может решить любое уравнение за пять минут, но и запутаться в собственных ногах — тоже. Просто как нефиг делать. Словно ему вместе с гениальностью прописали в голове страшную способность к саморазрушению.

«Он точно не умрёт своей смертью», — с мстительным удовлетворением думает Гэвин, перехватывая явно собирающегося устроить свидание своего носа с углом парты Андерсона за шкирку и выравнивая его, с презрительным:

— Дай пройти, мечта утилизатора.

В ответ всегда удивлённый взгляд тёмных глаз, обрамлённых длинными ресницами, слабый кивок, и запоздалое «спасибо», брошенное вслед уходящему Гэвину. Ни вопросов, ни претензий, ни единой долбанной эмоции, которая дала бы понять — то, что он стал свидетелем очередного провала этого идиота хоть как-то задело Андерсона.

Увы и ах — даже близко нет. Паттерн работает только так, но всё же Гэвин не собирается уступать в желании сломать отработанную схему.

Когда он видит его в коридоре, часто в толпе людей, но отчаянно старающегося с ними не контактировать, внутри тоже всё звенит. От радости или от бешенства Гэвин не разбирает, просто позволяет внутри делать «труньк», какой-то струне, которая тащит его как на привязи желанием прикоснуться, оттереть от основной массы народа, и вдавить в шкаф и прорычать ему что-нибудь на ухо, в духе: «я же велел тебе не попадаться мне на пути».

В такие моменты внутри всё трепещет от запредельного восторга, бурного, яростного, неутомимого. Такого, что у него дрожат руки и горячеют уши. Они всегда смотрят друг другу в глаза в такие моменты, и мир застывает, позволяя ему как следует насладиться чужим вниманием, пропитывающим его полностью своим непониманием, удивлением — любым чувством, которое только хочет дать ему Андерсон.

В какой-то момент он ловит себя на том, что у него на постоянной основе с собой салфетка для очков, которую он не задумываясь протягивает Коннору, когда замечает, что тот ненароком задевает подушечками пальцев, оставляя некрасивые следы на стекле. Этот жест неосознанный, он просто протягивает ему салфетку, но, чтобы это не выглядело по тупому, добавляет:

— Очки протри, пока не стал причиной ядерного взрыва.

Они оба прекрасно знают, что в лаборатории нет нужного количества химикатов для того, чтобы действительно устроить локальный апокалипсис, но Андерсон ни слова не говорит об этом. Он только чуть хмурится, бросая на Гэвина странный взгляд, в котором из чувств только оттенки и ничего более-менее полноценного.

И всё же даже этих скупых оттенков Гэвину хватает для того, чтобы научиться в них разбираться. Поджатые тёмные губы, чуть поднятые широкие брови, едва заметная складка между бровей — всё это приходится отслеживать крайне внимательно, и за время наблюдений он не упускает ни одного из этих выражений.

Остановить себя и не становиться сталкером — вот настоящая проблема. И куда там Тому Крузу с его невыполнимой миссией! Он просто никогда не был Гэвином Ридом, который постепенно сходит с ума, сдвигаясь по фазе на ненависти к одному-единственному человеку.

— Ты такой беспом… — начинает он в очередной раз, когда Коннор, нагруженный учебниками каким-то невероятным образом умудряется зацепиться одной ногой за другую, хватая его за плечо. «Беспомощный» — звучит отвратительно мягко из его уст, и поэтому Гэвин поправляется, чтобы не звучать как ванильная рохля, а с искренним желанием задеть пытающегося самоуничтожиться умника:

— Бесполезный.

Фырканье подтверждает его презрительное отношение к Андерсону, который, кажется, даже пошатывается под весом учебников, и ему не остаётся ничего кроме как забрать стопку из его рук и направиться в кабинет, попутно замечая:

— Если ты кокнешь колбы я начищу тебе морду, — добавляет он, слишком явно, представляя себе такое же шествие с подставкой для колб или наполненными пробирками.

«Возможно, локальный апокалипсис всё-таки с нами случится», — проносится у него в голове, когда вслед ему летит растерянное «спасибо».

В ответ он показывает фак, даже не подумав обернуться, потому что стоит только повернуть голову, и всё терпение, всё спокойствие полетит куда-нибудь к хуям, сколько бы усилий не было приложено к тому, чтобы хотя бы попытаться сдержаться.

На паре он на Андерсона не смотрит, стараясь изо всех сил. Только на Тину, что сидит с противоположной от источника его раздражения стороны и глядит сочувствующе и недовольно.

========== Часть 6 ==========

До конца дня они с Коннором не пересекаются — их занятия не просто в разных кабинетах, но ещё и в противоположных частях здания, и к тренировке Гэвин уже сходит с ума.

Ему нужно, нужно, жизненно, блять, необходимо увидеть этого очкастого засранца. Невозможно нормально сосредоточиться на тренировке, пока взгляд скользит по трибунам, с которых другие учащиеся наблюдают за их занятием, и не находит даже приблизительных очертаний высокого тощего очкарика.

Гэвин осматривает их дважды, в надежде наткнуться на безукоризненно белую, выглаженную рубашку и хотя бы просто увидеть этого обормота, чтобы убедиться, что с тем всё в порядке и он не разбил себе, к примеру, нос, не вписавшись в дверной проём или задумавшись о чём-нибудь безумно важном.

И плевать на то, что Андерсон на тренировках не бывает вообще никогда, это совсем не мешает Гэвину искать его снова и снова, и в такие дни как этот чувствовать злость и разочарование, раскрывающееся внутри и обжигающее как электрический скат.

«Перестань быть таким идиотом, — посоветовала ему Тина на их общей паре литературы, — выглядишь как тупой малолетка, который не умеет держать себя в руках».

«Я и есть», — усмехнулся, подмигивая ей Гэвин и удивился — почему с ней так просто? И почему с Андерсоном так трудно даже просто держать себя в руках, не говоря уже о том, чтобы перестать действовать как ебанат.

«Палишься, просто феерически», — заметила Тина, но на вопрос с чем именно внезапно палится Гэвин так и не ответила, пожимая плечами и бросая взгляд в духе «сам поймёшь».

Только вот он нихера не понимает, даже когда Маркус пятый раз привлекает его внимание, когда они делают перерыв и он снова смотрит туда, откуда доносятся визги девочек-болельщиц.

Внутреннее кипение достигает своего пика вечером, но он слишком мало спал, чтобы позволить себе рычать от странной обиды, словно им пренебрегли, и, совершенно вымотанный и эмоционально и физически, Гэвин утыкается носом в белую, как рубашка Коннора подушку, обнимает её покрепче, почти до боли и позволяет Морфею нокаутировать себя к хренам, испытывая смутную надежду, что после того как он закроет покрепче глаза, то хотя бы во сне он выбьет из чёртового Андерсона всё дерьмо.

Чернота провала вместо сна не приносит никакого облегчения, и с утра Гэвин морщится, пытаясь привести себя в порядок. Нет сводящей с ума усталости, голова чиста и мысли прозрачны, но настроение по-прежнему где-то под землёй. Он просыпается ещё до будильника, им рой в голове гудит на одной ноте: «Коннор. Коннор. Коннор.»

Да, если сейчас поехать в школу, то, возможно, он сумеет дождаться этого говнюка на парковке и выбить из него всю дурь, наконец-то удовлетворяя собственное желание отомстить, расквитаться за вчерашние неоправданные надежды. И разве его должно волновать то, что человеку может быть баскетбол в принципе неинтересен?

На парковке нет никого, как кажется на первый взгляд, но машину Коннора он примечает с лёгкостью. Найти её хозяин тоже не составляет труда, потому что Гэвин слышит как глушат мотор и дверь закрывается за спиной её обладателя, а это значит, что у него есть время подкрасться мягким шагом, совсем незаметно.

— А вот и наш четырёхглазый! — радостные интонации срываются у него бесконтрольно вместе с широкой предвкушающей расправу улыбкой.

Карие глаза смотрят с неприятным выражением, от которого холодок пробегает по спине. В них нет злости, ответной ненависти, презрения — ничего такого, что смогло бы привести Гэвина в восторг. Вместо этого в них спокойное смирение с неизбежным, и вот быть именно «злом от которого нельзя улизнуть» неожиданно мерзко. Оно царапает неприятием, но остановиться Гэвин не может.

— Мистер засранец, — слышит он в ответ и замирает.

«Мне не послышалось? Не показалось? Он что… Он… Он только что ответил?!» — проносится в голове с тотальной неуверенностью, но в памяти эта фраза мгновенно фиксируется на сладостном повторе, и неприятие откатывается на задний план, уступая место наслаждению получения ожидаемого.

— Ого! Оно умеет огрызаться, — фыркает Гэвин, подбираясь изнутри как хищник, почуявший добычу.

Это не было приглашением сыграть в игру кто кого, но остановиться он попросту не может, даже зная, что пятящийся от него сейчас Коннор, скорей всего жалеет о своих словах настолько, насколько вообще может жалеть о чём-то этот ледяной человек.

Однако, такую маленькую победу так и хочется ухватить, прочувствовать, и следующая фраза должна бы закрепить успех, поэтому в выборе слов Гэвин вообще ни капли не сомневается. Они выверено колкие, острые, все как на подбор с целью уязвить Андерсона посильнее.

— Может быть твоя мамочка научила тебя даже матом ругаться, а, наш супер-правильный задрот? — он ухмыляется, щурясь опасно.

Предвосхищение драки — лучшее время. Адреналин уже гуляет в крови, кулаки зудят от желания соприкоснуться с чьим-нибудь лицом, а всё тело напряжено как для последнего в жизни рывка — разве не это самое прекрасное, что вообще может случиться с человеком? Поединок, в ходе которого решается кто из двоих сильнее, главнее, быстрее и хитрее, целью которого не является определить того, кто прав, но сильнейшего.

Всё разбивается о невозмутимое замечание Андерсона, после которого Гэвин столбенеет, словно его только что вырубили, и летящее вперёд, в ожидании столкновения с противником тело замирает на мгновение, после четырёх коротких слов.

— У меня нет мамы.

На него только что словно вылили холодной воды, заставляя прийти в себя. Воспоминания о смерти его собственной болезненны до сих пор, несмотря на то, сколько времени прошло с тех самых пор, и он не хотел доставлять такую же боль человеку, напоминая ему о самой печальной утрате в его жизни. Никому такого не пожелал бы.

Даже Коннору Андерсону.

— И огрызаться я научился сам, — добавляет тот ровно в тот момент, когда Гэвин готов извиниться.

От этого замечания ему становится капельку легче. Ровно настолько, чтобы опустить голову и почувствовать как угрожающая спалить его изнутри волна стыда щадит, просто продавливая совесть в хлам. Он отступает, словно его победили и теперь он готов скрыться с места преступления.

— Не опоздай на пары, Андерсон, — бурчит Гэвин невнятно, внезапно припоминая и сообщая то, что, собственно, его попросили передать ещё вчера, и что должно было стать нормальным предлогом для общения, не будь он таким блядским уебаном. — Коллинс просил сказать тебе, что завтра ночью будет полевая работа.

— Хорошо, — чуть пожимает плечами Коннор, и Гэвин уходит в смешанных чувствах.

Ему нужно хорошенько обдумать всё это. Привести мысли в порядок. И, может быть даже, обсудить это с кем-нибудь.

В голове явно вырисовывается картинка как он стоит с огромным плакатом на площади, гласящим: «Знаете, а я мудак, который не умеет держать себя в руках и не может ничего с собой поделать, когда видит Коннора Андерсона. А ещё я не умею держать язык за зубами и не прохаживаться на тему того, о чём понятия не имею. Подайте на деактивацию.» А под ногами совсем пустая коробка для пожертвований.

Рано или поздно, он верит, кто-то ему всё-таки подаст на это благое дело. А пока что Коннору Андерсону придётся чутка потерпеть…

========== Часть 7 ==========

Чёрт побери, это стыдно.

Так стыдно за себя ему было только в детстве, когда друг спалил его папку с порно, в тот самый последний раз, как они созванивались по вебке. Правда, теперь ему совсем плохо.

«Идиот, ну не мог ты спросить вначале у Тины, например, а?!» — костерит себя Гэвин мысленно и закрывает лицо руками, стараясь отдышаться и взять себя в руки.

Имея на руках все шансы навести справки о семье Андерсона, о его родных, о трагедиях, Гэвин не сделал из этого решительно ничего, полагая, что это повредит. Не тому, что он смотреть на чёртового парня без отвращения не может, конечно, а что его ко всем хренам сорвёт окончательно, стоит ему только узнать о том, что у этого умника полная и счастливая семьи и он горя не знает.

Не знает, каково быть кем-то другим.

Теперь же за собственную непредусмотрительность приходится платить стыдом от обжигающего воспоминания о встрече на безлюдной парковке в самый ранний утренний час.

Смущение мешается с горячим ликованием — этот бесчувственный обормот смотрел прямо на него, в глаза. Смотрел с вызовом, и от этого внутри всё замерло, сжалось, заставляя все органы ютиться под резко сократившимися рёбрами, пока сердце зашлось в бешеном ритме, выдавая как сильно Гэвин этого ждал.

Воспоминание о том, как он подошёл к этому придурку со спины тихим, крадущимся шагом, чтобы только не спугнуть свою добычу в месте, где не было никого заставляет содрогнуться ликованием изнутри — он как хищник, который загнал свою жертву, верно? Вот только Коннор решил ответить ему, дать отпор, доказывая, что он совсем не так слаб, как может показаться со стороны.

Стыд и неловкость снова накрывают Гэвина с головой, заставляя сходит с ума от неприятного чувства, что он задел тему, которую трогать не стоило. Да, он хочет уязвить, задеть этого отмороженного придурка, но не так.

Это — другая боль.

Недопустимая.

Ему совсем не нужно, чтобы Коннору становилось грустно, и Гэвин и понятия не имеет почему. Он просто знает что так — нельзя, и он больше никогда не заденет этого сам и не позволит никому другому. Просто не даст и всё.

Развалившись на кровати перед сном, он катает в голове моменты, когда он вжимал Андерсона в стену или шкаф, как хватал за руки или сжимал в цепкой хватке плечо, чувствуя под пальцами слабое человеческое тепло и, умиротворённый он закрывает глаза, позволяя Морфею унести себя в царство сна.

— Мистер засранец, — своим мягким, сводящим с ума обертонами голосом говорит ему парень, и Гэвин смотрит на него внимательно, злобно скалясь.

Внутри бушует ликование, страсть, ярость и презрение, которое не отпускает его ни на мгновение. Особенно тогда, когда Коннор говорит такие вещи. Такие беспощадно-восхитительные вещи, опускаясь до ругательств исключительно ради него, Гэвина Рида.

— Конечно, я засранец, — соглашается он, оттесняя Андерсона к машине, разглядывая его светлую кожу с маленькими пятнышками родинок и щурится, обнажая правый клык, — а ты думал, что я белая и пушистая овечка?

— Нет, мистер, — хмыкает Коннор в ответ и наклоняется к нему, мазнув губами по чужим. Гэвин впадает в ступор, он хлопает глазами, а тот всё смотрит за ним, смотрит, чуть прищурив тёмные карие глаза и хмыкает, — но я думаю, что ты совсем не такой идиот, как мне кажется.

Сердечный ритм ускоряется так, что становится сплошным белым шумом, скрывающим все звуки на один безумный миг, а уже в следующий Гэвин вскакивает на кровати и прижимает ладонь к бешено бьющемуся под пальцами сердцу.

Он обезумел? Сошёл с ума? Что это за блядская гейщина в его снах?!

Взгляд падает на сбившееся одеяло, смятую подушку, часы на прикроватной тумбочке, на которых синие полоски отображают время даже в такой непроглядной тьме, что скоро начнёт рассеиваться. На часах застыло четыре, и он знает, что надо лечь обратно, закрыть глаза и уснуть, но сон не идёт.

Не сейчас, не тогда, когда мягкий поцелуй, едва заметный, почти неощутимый обжигает его губы, заставляя всё лицо и уши гореть ещё отчаянней, чем если бы он позволил себе что-то по-настоящему из ряда вон, в духе, стащить с себя все шмотки и пройтись по школе, выставляя на показ десяток уродливых шрамов на спине и груди.

Сон не идёт.

Одеяло слишком мягкое, слишком тёплое, а без него неуютно и холодно, в конце концов! Он возится ещё с час, прежде чем проваливается в неприятную муть сна, пытаясь понять что с ним происходит и с чем вообще могут быть связаны такие сны, и вроде бы даже он нащупывает мысль, простую и понятную, объясняющую всё, но она теряется, когда безумный будильник вопит о том, что ему пора вставать и идти в школу.

И сейчас мысль о том, что он встретит там Андерсона не подгоняет его. Вместо этого он со стоном утыкается в подушку, чувствуя как воспоминание о предыдущем сне наливается одновременно с возбуждением внизу живота.

«Какого хера?» — задаётся вопросом Гэвин, стараясь отстраниться от образа Коннора, когда думает о мягких губах на собственных.

Нет уж, он не педик, это точно, да? У него нет гейской порнухи и не было никогда, да и парни его не интересовали. Девушки, правда, тоже не особо — так, только в качестве материала, чтобы сбросить напряжение.

У Гэвина есть прекрасная отработанная фантазия на подобный случай, когда сон уже пропал, а вот возбуждение накатило яростной волной, погребая его под собой.

Утренняя дрочка хороша тем, что не надо заморачиваться, и можно просто вспомнить какую-нибудь порно-актрису и представить себя на месте партнёра. Вообразить, что он трогает мягкое и податливое тело, скользит пальцами по груди и прижимает её к себе, толкаясь в неё с уверенностью, что ему будет горячо и сладко. Эта же фантазия проработана до мелочей, и Гэвин позволяет себе расслабиться, а мыслям нести его куда угодно, лишь бы он поскорее кончил.

В его воображении на него смотрят томно карие глаза с длинными ресницами, и он даже не успевает заметить как он сравнивает их тон с другими.

«Я видел уже такие», — соскальзывает мысль на задворках сознания, и оттенок несколько меняется. Даже ресницы становятся длиннее, такими, каких он никогда не видел ни у одной из девушек. Брови делаются шире, а узкое лицо раздаётся в скулах, заставляя его двигать рукой по члену быстрее и стонать глухо в подушку.

Поймать себя до того, как в мыслях упругое, женское тело под пальцами преобразуется в угловатое мальчишеское, оставляя тому только нежную кожу, Гэвин не успевает. Он узнаёт чужие очертания интуитивно, знает, что хорошо бы представить себе как он жёстко сжимает пальцами острые от выпирающих ребёр бока до синяков, а вместо этого думает о том, как скользил бы мозолистыми подушечками по спине, на которой, он уверен, не мало родинок.

В голове жаркие, умоляющие стоны, пока он толкается в собственный кулак, утопая в фантазии. Вот только то, как ласковый, высокий голос, повторяющий его имя становится тихим мужским, пропитанным такими невероятными интонациями Гэвин остановить тоже не успевает.

Он просто бурно кончает, слыша в знакомом Коннора нежное «Гэв», и кричит куда-то в подушку. Тело выворачивает долгой судорогой, и ещё одной, и ещё, пока пустота внутри не становится звенящей. Ладонь липкая от спермы, но Гэвину плевать. Сейчас не до этого, потому что его заботит совсем другое.

Что. Это. За. Хуйня?!

Он что, только что подрочил на Коннора, мать его, Андерсона?! Он что, только что представил, как трахает этого идиота?! Он что, совсем к хуям ебанулся?!

Крик меняется обессиленным рыком и Гэвин перекатывается на спину, продолжая прижимать подушку к лицу, до тех пор пока дышать не становится тяжело.

«Блять-блять-блять-блять-блять», — на повторе крутится у него в голове, а лицо краснеет так сильно, что его вполне можно перепутать с перезревшим помидором, и горит оно ярче сверхновой по ощущениям.

С ним же не могло такого случиться, да?

Не могло.

Просто у него никого не было и его фантазия зацепилась за ближайший объект. Вот и всё. Ничего страшного. Да ведь?

Стыд чуть приотпускает, и Гэвин отшвыривает подушку в стену, пытаясь избавиться от навязчивого образа, пока он выбирается из кровати, и смыть с себя фантомные прикосновения, пока он в душе.

«Нужно просто найти деваху, которая сможет мне помочь, — думает Гэвин с мрачной решимостью. — И перестать смотреть на этого блядского Андерсона. Никаких больше встреч. И с курсов химии и астрономии нужно выписаться как можно скорее».

Намеченный план его немного успокаивает и Гэвин закрывает глаза. Да, чёрт побери, так будет лучше всего, пока мозги не встанут на место.

Пока Гэвин не перестанет быть отравленным этой ненавистью к Коннору, которая заползла даже в его фантазию. Только почему там, в его мыслях, он не трахал его жёстко и беспощадно? Почему не тянул за волосы, заставляя выть, а нежно сжимал в руках, словно переживая, что может навредить? Почему наслаждался мгновениями, а не думал о том, что это прекрасный повод уничтожить Коннора как букашку?

«Похер», — обрывает свои мысли насильно Гэвин, натягивая на себя шмотки.

Точно, чем меньше он будет думать об этом, тем быстрее его отпустит. Это как рана, которую не нужно трогать, пока она не покроется корочкой. И ему пиздецки необходимо, чтобы она заросла, потому что вся эта гейщина охренеть как не для него.

— Ты всё ещё здесь?! — рычит недовольно отец и Гэвина переёбывает уже на выходе.

Он скалит злобно зубы и рычит в ответ, слишком занятый тем, чтобы выкинуть одного задрота из своей головы, вместо того, чтобы хотя бы попытаться не нагнетать:

— Не твоё собачье дело, ублюдок!

Глаза того, кого власти полагают его отцом, сужаются, и, наверное, это хорошо, что когда он приезжает в школу, почти опаздывая на пары, на его лице наливается новый синяк, а под курткой тело болит так, что каждое движение доставляет серьёзные неудобства.

«Да, блять. Будем считать, что это расплата за то, что утром мысли утекли не туда», — думает мрачно Гэвин, покрепче сжимая лямку рюкзака не на привычном плече, а там, где рука не болит. Да, это он сегодня приравняет к самонаказанию. Этакий вид селфхарма, который не совсем таки селф, но очень даже харм, да?

И наказание за то, что всё это время он не мог остановиться и перестать задирать Коннора Андерсона.

Ну, или что-то вроде того.